Были мы в морях на торпедных стрельбах, недели три вообще недосыпали. Старший на выходе был капитан 1 ранга Устьянцев, командир нашей 41 дивизии атомных подводных лодок. Почему-то 41-ю дивизию прозвали «дикой».
Как-то всплываем, а норвеги касатку убили, она плавает мёртвая. Неподалёку буй ярко оранжевый с антенной плавает. Может рыбацкий, может противолодочный. Устьянцев срочно потребовал автомат с патронами. В центральном засуетились, — из тех автоматов, что выдаются на верхнюю вахту, давно никто не стрелял, и вообще они все раздолбанные. Кое-как укомплектовали один из нескольких стреляющий. Все свободные от вахты выбрались на рубку. Интересно. По команде Устьянцева маневрируем, — Самый малый передний. Этот буй вот уже вдоль борта. Устьянцев стреляет одиночными, всё близко, но мимо. Играем малый задний. По левому борту этот буй. Снова мимо. Малый передний, вокруг буя буря кипятка из пуль, не тонет. Кончился рожок. Устьянцев говорит, — дрянной, ёбть автомат дали. Я не знаю, как он общался со своей женой и вообще, но не могу себе представить, что было бы, если его пригласили на светский раут, крутую тусовку, больше пяти слов без этой связки слов он не произносил. Играют опять тревогу, — торпедная атака. Гидроакустик докладывает, — Цель надводная под дизелями, скорость 6 узлов, курс такой-то. Командир даёт команду классифицировать цель. Акустики сообщают, чего тут классифицировать, это Вацлав Воровский. «Второй и четвёртый товсь, Пли». По этому судну мы стреляли, конечно, под его килём, потом долго искали всплывшие торпеды, моряку был положен отпуск, если первый заметит в волнах головку торпеды, пока она самонезатопится. База Гремиха имела сообщение с Большой Землёй только по морю, к нам ходили «Мария Ермолова», «Алла Тарасова» и «Вацлав Воровский», «Воровский» был самым крупным из них. Всегда ждали прихода этих судов. Там – письма, и вообще снабжение. Когда вернулись в базу, нас на берег не пустили, жили на корабле. При этом наши офицеры снарядили экспедицию из двух мичманов и одного лейтенанта на заготовку пива, что привёз Вацлав Воровский. Идти им надо было, конечно, через известную всем дырку в колючей проволоке, так как санпропускник для нас был официально закрыт. В руках у всех были бидоны алюминиевые.
Кончилась эта вылазка хреново, — с вышки они прицельно были обстреляны из пулемёта представителем бербазы, ему за любого убитого нарушителя отпуск в родной аул был обещан. Наши пролежали в камнях больше двух часов, головы поднять не могли. Приехала бербаза, был составлен протокол о злостном нарушении режима со стороны подводников.
Вскоре Устьянцеву присваивают звание контр-адмирала. Все его поздравляли. Каждый проходящий моряк его поздравлял. Так мы все его уважали. Он свою службу начинал со звания «матрос».
Надо было поздно ночью попасть Устьянцеву на один из наших кораблей стоял мороз, Едет он на УАЗике, сигналит перед КПП. Там нет реагируют. Пошёл он с водителем проверить, что за ёбть, херня. А те там разогрелись при печке и дружно спят. Устьянцев велел все их карабины собрать и уехал.
Дня через три вернул оружие бербазе.
Андрей Шаклеин, Раменское, 2011
Очень интересно Никогда не думала, что командир дивизии может на подлодке участвовать в стрельбах)) А мат? Некоторые вообще на нем разговаривают,но когда требует обстановка,вполне разумно и красиво умеют выстроить фразу))
Не знаю как и когда устьянцев расстреливал буй. В Окольной он действительно стрелял в шахте. Но вот то, что Александр Михайлович Устьянцев мог вести себя и в светском обществе не сомневаюсь. Знал его с 1972 года. Он был начальником 339 бригады строящихся кораблей в Северодвинске. Затем его перевели заместителем командира вновь образованной 41 дивизии. Первые два года много выходил в море практически на берегу и не был. Нет не прав Андрей Шаклеин, не был Устьянцев матершинником. Хотя конечно, как всякий флотский, мог и выразиться. В бытность службы в Гремихе знал командиров которые не могли иначе разговаривать. Устьянцев к ним не относился. Устал он сильно. Последний год службы перед переводом он каждлое утро ходил с собакой Вентуром за госпиталем.