ЦУНАМИ

Единственный раз в жизни я видел, как покойника выносили головой вперёд.

9 декабря 1975 года нелепой смертью погиб Вовка Афанасьев из Краснодара. Он был у нас строевой старшина. Замечательный парень, занимался борьбой. Очень любил свою младшую сестрёнку. Шоколад, что выдавали в автономке, для неё берёг. Куклу ей купил размером наверное чуть-ли не с себя перед отпуском. Как только довёз тогда до Краснодара.

Я переколол пол-экипажа, но традиционная роза ветров с Военно-морским флагом и контуром корабля самая красивая получилась на его левом плече. В четыре часа утра экипаж построили на пирсе. По трапу Вовку, переодетого в робу от РБ несли один спереди подмышки, другой — сзади за ноги. Миша Деревянко, (мичман СПС), мне тихо говорит, — Неправильно несут, надо ногами вперёд. Если бы он этого не подметил, мне бы и не вдомёк. Вовку увезли на медицинском УАЗике в гараж при госпитале, так как морга в Островной не было. Проведённое тогда расследование показало, что препятствий для выхода в автономное плавание это эпизод не представляет.
На следующий день по плану при контрольным выходе перед автономкой мы должны были пройти стенд боевого размагничивания СБР, то есть корпус лодки обкрутить кабелями, пропустить мощный переменный ток и размагнитить, чтобы в походе был корабль незаметным. Погода была – полный штиль: море – зеркальный ноль, при этом снежный заряд 12 баллов, при включённом прожекторе (ночь полярная, тьма полная) видимости никакой, — валятся снежные хлопья размером с кулак, причём сплошь. Из-за этого не удалось завести концы и Командир дал команду идти на внешний рейд. По Каштану перед этим запросил мнение отсеков, — Моряки, где ночуем, на Базе или на рейде? Ответили единодушно,- только в море. Нас потащили 2 буксира в узкости между островом Витте и мысом Святой Нос. Я на своём боевом посту вёл вахтенный журнал в Центральном. Обе турбины вертели по 70 оборотов, когда отошли буксиры. Тут с мостика прошла команда: «Обе – по 110». Это было в 16.00. Вдруг в эту же минуту лодка провалилась. Это было настолько неожиданно, что все в Центральном потеряли дар речи. Сидим, глазами хлопаем, ничего не понимаем. Сверху ничего не сообщают. Прошла может быть минута или две и мы снова летим вниз, но на этот раз намного глубже, ощущение невесомости, в паху холодно, как на больших качелях. Казалось, конца не будет этому падению. В верхний рубочный люк приняли тонн пять воды (от поверхности люк около семи метров). С мостика что-то сообщают, я разобрать не могу, прошу повторить. Повторяют, опять непонятно. Тут из своей рубки выбегает штурман Иванов

, на ходу надевая канадку, — Человек за бортом! (у них в штурманской дублированная связь). Вскоре сообщают,- Смыло волной пять человек. Потом уточняют – шестеро. В Центральный спускают Жору Измайлова и моториста Бойченко. Из носовой швартовной команды уцелели только они. У Жоры были очень сильные руки, небольшого роста жилистый, он мог подтянуться на перекладине раз тридцать, этими руками он ухватился за утку и удержался. А Бойченко судя по всему ангела-хранителя надёжного имел. Он, долговязый с длиннющими клешнями оказался приляпанным к рубке в обнимку. Они только что побывали на 7-10 – метровой глубине в воде с отрицательной температурой. (Кстати, Бойченко месяца через два после этого ангел опять прикрыл: когда он стоял на верхней вахте с автоматом, угораздило свалиться между корпусом и пирсом в тот момент, когда лодка от ветра накренилась. Ему вовремя кинул шары пенопластовые вахтенный с соседней лодки и вытащил до того, как корабль в обратную сторону не притёрся к пирсу) Жора пальцы смог распрямить только когда шила дали хлебнуть. Когда их расспросили, выяснилось, что внезапно лодка нырнула так, что захлестнуло по колено всех, кто был на носу. До этого лейтенант Сулимов Владимир Николаевич предложил тем, кто уже освободился, спускаться вниз, не мерзнуть. Но это заподло идти греться, если кто-то ещё карячится, поэтому никто не ушёл. С кормы ребята после первой волны быстренько забрались на ракетную палубу, она высокая, и там занайтовались. Второй волной четверых смыло с правого, а двоих – левого борта. По радио сообщили Дежурному на базу о случившемся и накидали осветительных ракет, но произошла нестыковка: буксирам велено было заняться спасением, а те, не приняв сигнала с базы, ушли. Искали с помощью вертолёта с прожектором, обнаружили ровно через сутки в устье речки Йоканьга примерно в трёх-пяти кабельтовых. Все были вместе. С надутыми спасательными жилетами. У некоторых в руках была зажата трава, — значит, они добрались до берега при отрицательной температуре воды (температура солёной воды была минус 1-2 градуса), по медицинским показателям столько нормальный человек не проплывёт. Помню, как проходили эти сутки. Экипаж- матросы и офицеры практически не разговаривали между собой на тему трагедии, все были подавлены происшедшей дикой нелепицей, не было ни одного логического объяснения тому, что произошло, о том, живы ли наши ребята, оживлённых обсуждений не было, все как бы боялись сглазить, надежда теплилась до последнего часа. Когда сообщили о найденных телах, стало ещё тяжелее.
Вскоре из Москвы прислали следователя по особо важным делам.

Когда меня к нему вызывали в Гремиху, старпом по боевому управлению № 1 Куверский Леонид Романович , меня напутствовал: «Смотри, не ошибись там» (Моряков он называл «Боечками», а мы его называли между собой «Боечек» за то, что был небольшого роста, энергичный и матросов ценил. Лет через семь после этого случая Куверский в должности Командира стал Героем Советского Союза за стрельбу из-подо льда.)

Следователь меня допрашивал больше трёх часов непрерывно, писал все время левой рукой. Главная тема – почему в журнале турбинного отсека отмечено увеличение оборотов с 70 до 110 ровно в 16.00 , а в моём журнале скорость была «обе по 70». Я знал, что больше 70 оборотов в узкости турбинам давать было не положено. Тогда в журнале я этого не записал. Единственной причиной трагедии, сколько я тогда не прикидывал, могло быть только то, что слишком разогнались, из-за чего ну никак не могло произойти того что произошло, а Командира при этом могли засудить. (Наш командир Каленич Пётр Николаевич, мог ошвартовать корабль (9 тысяч тонн) к пирсу вообще без буксиров, так было в Северодвинске, когда шли в ремонт. Пришли туда к ночи, буксиров не дали. Поставил он корабль к дебаркадеру самостоятельно. Его все офицеры и моряки, не только нашего экипажа, очень уважали.)

Хотя команда на увеличение оборотов с мостика могла пройти только через меня, следователю на допросе я все эти три часа твердил, что в турбинном журнале случилась описка.

Командира тогда сняли, он, помню, был подавлен, кажется, винил себя. Комиссия по расследованию работала недели две, Было отмечено, что у всех из швартовной команды на жилетах обязательно по требованиям должна быть лампочка, которая сама загоралась бы при попадании в солёную воду (в современном Флоте России сейчас, думаю, нет ни хрена таких лампочек), потом признали, что если бы сразу был дан малый задний, всех смогли бы поднять сами. Не вправе я судить, что было бы, если бы дали задний ход тогда. Когда в Полярном мы стояли в 75 доке по поводу двух порванных в автономке ЦГБ, я воочию увидел, что из себя представляют наши винты. Две махины больше 5 метров в диаметре, форма поверхности идеально зеркальная, задняя кромка винта — как лезвизе бритвы, а разорванные цистерны главного балласта № 5 правого и левого бортов представляли из себя такие жабры, в каждую из которых вошёл бы автобус Икарус. Если бы дали задний ход, эти лезвия резали бы всё. Зама тоже сняли. Гуленко Валентин Григорьевич, заместитель по политической части. Редкостный козёл. На полном серьёзе мог сказать,- Товарищ матрос, вы — враг народа. Единственный член экипажа, не имевший своего поста по боевой тревоге. Когда на торпедных стрельбах весь экипаж спал не больше трёх-пяти часов в сутки на протяжении двух недель подряд, помню, является зам в Центральный, стоит, нахмурив брови, на щеке яркая вмятина от пуговицы на подушке. Командир от него, помню, просто молча отвернулся.

Шурка Жарков (техническая радиоразведка), с ним мы были ближе всего. С виду угрюмый, он писал стихи, этого, кроме меня никто не знал, его блокнотик со стихами до сих пор у меня хранится, я его себе тогда взял, чтобы не выбросили. «Мы уходим в шторма, в океанский простор, Нас встречает волна и чаек безудержный хор, Мы ведём субмарину в дождливую мглу, Поспорить с Нептуном, испытать глубину…» Когда его хоронили в городе Волжск, завод, на котором он работал фрезеровщиком, остановился. «Не искать приключений, не проверить судьбу, Мы идём на стихию, На глубинную тьму.» Девушка, которую он любил, тогда сошлась с другим. Дура, таких как Шурка надёжных мужиков поискать.

Васька Полищук с Украины, из Полтавской области. Ему потом на 1 мая пришла поздравительная открытка от невесты, которая заканчивалась словами, — Пусть земля тебе будет пухом.

 

 

 

 

Вовка Тюрин из Москвы. Когда возвращались домой на ДМБ через Москву мы, восемь матросов на двух такси ближе к ночи поехали к нему на кладбище. Могилу в темноте не нашли, помянули Вовку на чьей-то другой. Когда один из таксистов, после того, как мы вышли из кладбищенских ворот начал скандалить, что мы оборзели, что должны ему денег, я молча принялся его душить, а когда оттащили, стал вежливый, отвёз обратно и сдачу сдал.

Серёга Николаев из Ленинграда и Николай Барановский из Белоруссии, — нормальные спокойные ребята, они недавно пришли на корабль, поэтому очень уж хорошо я их не знал.
Васька Жуков ночью стучится ко мне в каюту, — Пойдём, говорит, — ребят навестим, а то уж может и не увидим их больше.

Свою секретную часть я опечатывать не стал, чтобы, если что, думали, что крепко заснул. Иначе пришлось бы включать сигнализацию и ключи сдавать. Прошли 3 километра до Островной. Сначала мы их искали в большом здоровенном деревянном сарае Г-образной формы. Света в нём не было, на входе качался со скрипом фонарь на ветру. У нас посветить нечем. Пошёл я, сначала что-то было видно от этого фонаря, когда дошёл до поворота налево, пришлось ногой как миноискателем водить в темноте. Там их не оказалось. Обошли мы вокруг, там – кирпичное строение. У меня что-то внутри щёлкнуло,- Здесь они, точно. Заходим, на кафельном полу лежат четверо, в комнате, что слева – ещё двое, а в той, что справа – большой стол из фанеры, в углу окровавленная роба с боевым номером Вовки Афанасьева. Узнать никого было невозможно, — лица кроваво-коричневые, ноги (кто разулся) – белее ватмана оттого, что кровь вся снизу вверх прилилась от сужения сосудов, там сверху она застыла и запеклась. Губ, ноздрей, ушей не было совсем, — съели крысы, у каждого гримаса, то есть рот открыт и перекошен, спокойного лица не имел никто. Было ощущение, что все они здесь кричат. Лейтенанта мы сразу вычислили по офицерским ботинкам, а остальных – постепенно, методом исключения. У Серёги Николаева волосы стояли дыбом, никогда не думал, что это на самом деле бывает. Ото лба шириной в три-четыре пальца – совершенно седая прядь. Васька мне, — Это, наверное, соль морская. Я потёр пальцами – нет, седина. 19 – летний парень поседел в течение минут.

Тогда на вертолёте прилетел фотограф с огромным объективом, всех заснял, а на следующий день пришла телеграмма, подписанная Министром обороны, чтобы хоронили всех в закрытых гробах, родственникам не показывать. Наши электрики паяльниками цинковые гробы запаивали на морозе. Каждый гроб сопровождал офицер и моряк, когда они вернулись, рассказали, что ВСЕХ родственники перед похоронами открывали. Были обмороки.

Мне потом несколько лет регулярно снился один и тот же сон, — как накачиваю жилет (у всех они были надуты уже в воде), как разуваюсь, как мы материмся, глядя на десятки осветительных ракет, которые нам салютуют сквозь пелену… Ведь если бы я не сменил специальность с разведчика (ВУС 300, Киев, в/ч 20884, разведшкола, про которую Шварценнеггер, игравший роль русского мента в фильме «Красная Жара» сказал, что английский учил там) на секретчика (ВУС434) в носовой швартовной команде вместо Шурки стоять пришлось бы мне.
Через две-три недели из Москвы прилетел нарядный лейтенант из Генштаба. Перед экипажем тот разъяснил, что имел место сейсмический толчок в районе Шпицбергена. Мы ему тогда поверили и даже как-то легче стало, по крайней мере, какая-то ясность появилась. Почему-то только спустя несколько лет до меня вдруг дошло, вроде как осенило: на Новой Земле рванули очередное ядерное испытание – вот вам и цунами.
Когда провожали „грузы 200“, семь ящиков, на пароход (база Гремиха имела сообщение с Большой Землёй только по морю), стоял жуткий мороз, ветер 20-25 метров. Исполнял Славянку духовой оркестр, у некоторых музыкантов капала кровь с подбородков. Я это видел.

Встаньте те, кто сейчас водку пьёт и поёт,
Замолчите и выпейте стоя, —
Наш подводный ракетный наш атомный Флот
Отдаёт честь погибшим Героям

Андрей Шаклеин, главный старшина ПЛАРБ «К-447», 2000 год
Shaclein@mail.ru